Прости, коль нагрубил, моя вина;
Но вижу я, ты знаешь, что весна
Мила нам даже с приступами боли,
С разбитыми зимой ногами в поле.
Как часто хорошо звучит струна 5
И держит музыкальный лад одна
Всей песни; лепесток же омертвелый
Полезен розе, красной или белой;
В печали слабой грусти нет и дум,
Как в плаче мы найдём лишь хриплый шум. 10
И слабый звук в приподнятой гортани,
Как нота идеальная в органе.
Хотя, как боль, осенний дождь во рву
Бьёт павшую пурпурную листву,
У Господа я вижу лишь бесстрастье, 15
И даже тех, что приняли причастье,
Он скорбью и страданьем награждал.
Розарий во Флоренции стоял
Прекрасней многих; под дождями лета
Благоухали листья, дул с рассвета 20
Воздушный ветерок; сладчайший звук
Над зеленью лесной носился вкруг,
Для пенья птица горло рвёт в охотку,
И крыльями трусит вперёд – так лодка
Толкает сквозь струю свой гладкий бок, 25
Девичий будто; зоб дрозда глубок,
От гордости дрожит, пока горящий
Лик солнца не прервёт концерт звучащий.
Дорога не тверда была, ровна;
Сдувалась ветром марта белизна, 30
Деревья обращали к солнцу взгляды,
Спуская свои зимние наряды
На толстый корень с тощею травой.
Кресты и дом богатый, вековой,
Прохладный двор и мокрые решётки – 35
Где лилий распустившихся оплётки,
Цветами был усыпан коридор;
В глубоких нишах мог увидеть взор
Для верующих милые предметы:
Спокойный ангел, чьи крыла воздеты, 40
Иль Пётр в столе, с чёрной бородой,
Постриженной, а сверху нимб святой
На голове; и рядом золотые
Марии волосы до пояса, густые,
Она играет с ласковым дитём; 45
Широкий крест – кровь бурая на нём.
В том доме жил синьор благочестивый,
Сир Эверардо; крайне терпеливый
И праведный; прелестнейшую дочь
Имел он, что гнала печали прочь 50
Людей, их злость своим невинным взглядом;
И тот, кто огорчён был с нею рядом,
С улыбкой тёплой нежность обретал,
Как те уста, что сладкий сон сковал.
А волосами длинными в дороге, 55
Она, окутав, грела свои ноги.
Ей лик и золотую прядь слеза
Нечасто искажала, а глаза
Сияли ясным светом, без печали,
Как у борзой прекрасной; люди знали 60
Лик этот белоснежный, эту стать;
Где похвалу достойнее сыскать
Невинности её и совершенству;
В ней не было греха, одно блаженство.
Внутри златой решётки среди роз 65
Сидела каждый день она, где гроз
Вода часами листья поливала;
Ему Любовь там место указала –
Ей поклоняться нежно и вкусить
Усладу, но не как желанье пить, 70
А как одно тлетворное пристрастье,
Что губит сердце жаждой дикой сласти
Припрятанного мёда; там слова
Не слышны, где мелодия – глава.
Влюблённый тот в лачуге, в отдаленье, 75
Вслед сердцу своему обрёл терпенье,
Коль на его лице любви восход
Звучал спокойным тембром разных нот.
Шли дни, и вот сказал он: «Дорогая,
Ради самой любви к тебе взываю, 80
Ты резким словом дух свой не меняй;
Пусть твои блага льются через край,
Дабы унять во мне чумные муки;
Ничто меня не радует в разлуке,
Ни сон, ни хлеб насущный, ни вино, 85
Всё неприятно; знаю лишь одно,
Пути любви мне остро ранят ноги,
Но сладость ждёт в конце на той дороге:
Как хочешь, поступай теперь со мной».
Задумчиво, как будто бы рукой, 90
Она держала гостя, вдруг сказала:
«Хоть в землю семя горькое упало,
Не думай больше о своих словах;
Коль не родится сон в твоих глазах,
Тебе помочь я рада непременно; 95
И смерти не хочу твоей мгновенной,
Мертвец не удовольствие, а зло».
А он лобзал ей руки и чело
Сжимал её прелестнейшее тело.
О, как в стихах мне выразить умело 100
Их каплю счастья полного, они
Любви познали тайну в эти дни.
Иной считает мягкой сердцевинку
У плода поцелуя, но горчинку
Ядра, коль зубы стиснуты, поймёт: 105
Иль станет резкой благозвучность нот,
Коль в ней и сладость есть, и резкость тона;
Убьёт волна огромная резонно,
Но тело слабой болью охладит;
Одна любовь их чувство возбудит, 110
Что так чиста; их научило время
Её златой запас беречь, и бремя
Любви загадку мудро изучить,
Чем крохи милосердья получить.
Всё в мире сладость чувствует всечасно; 115
Но роз шипы на ощупь всё ж опасны,
Как искры, что в тени листвы горят;
Медовой розы резкий аромат
И алый цвет – лишь бремя наслажденью;
Они погружены в своё влеченье, 120
Вне всяких форм земных и образцов,
Где ради сна и смерти страсти зов,
Где сила духа, восковое тело
Лишь истощает, плоть умом владела,
Когда желанье предвкушает грех. 125
И эта зелень, летняя для всех,
Казалась им отцветшей под ветвями,
И вечера, пропахшие цветами,
Сгорели все, чтоб солнца луч принёс
Полуденный молебен, радость роз, 130
Деревьев мощь и ветерка бессилье,
Застывший взгляд и локонов мантилью,
И статную походку – красота
Всё это, только сласть уже не та,
Как несколько недель назад; так ране 135
Средь майских уст апрель прервал дыханье:
Груз лилий разносили ветерки
Сквозь весь апрель, и осень лепестки
Увядшие терзала всё свободней –
Наряд пунцовый розы прошлогодней, 140
Лавр и любовь за весь прошедший год,
Всё то, что увядает и растёт.
Кто из мужчин найдёт в зените лета
Плод неизвестный, старый стих поэта
Услышанный зимой, восторг вкусит, 145
Вернёт полутона и оживит
Гнилую плоть, крови вернёт цвет алый,
И свежий облик красоте усталой
Для новой страсти – ощутит ли боль,
Когда в мозгу мотив ущербный столь 150
Жжёт его сладко, остро, без участья,
Лишая слова, что дало бы счастье –
Касанья, что зажжёт аккордов зов?
То боль её: не взять от сладких слов
Звучанья вкус, разнообразный, нежный, 155
Любви давно прошедшей, чтоб небрежно
Дремоту губ закрытых возмещать –
От той любви взять слово-благодать,
Благословить бесстрастные недели.
И щёки роз уже не так алели, 160
Уста не так сладки, как ветерок:
Год изведён был смертью в краткий срок.
Они сидели так в траве прохладной,
Шуршали листья, птицы пели складно,
Густая тень от зелени, в просвет 165
Искрил с ветвей плодовых белый цвет,
Нагретый солнцем, вымытый дождями;
На ней был пояс шёлковый, и пламя
От пурпура ей золотило грудь,
Лица коснулась ветки тень чуть-чуть, 170
Лиловой сделав шею, омрачила
Плетёнку на груди: но не смутила
На прядях пышных солнца поцелуй.
Она всех краше для воздушных струй,
И звонче всех для тихих птиц пугливых. 175
Влюблённый жаждал много слов красивых
Ей в похвалу; но молвить трижды мог
Лишь имя – «Андреола», как итог –
На щёчках загорался стыд карминный,
Но угасал ради любви невинной. 180
Прикрыв глаза, как в плаче, вдруг она
Сказала: «Я почти лишилась сна,
Теперь дремлю на солнце целый день я;
И голова болит от сновиденья,
Что бьёт как кровь; целуй в чело опять, 185
Чтоб мысль мою опасную изъять».
Ответил он, целуя: «О, родная,
Кого Господь назвал в чертогах Рая,
Дар золотой мой, тягостные сны
Нам увеличить бдение должны, 190
Чтоб вкусом, звуком, зреньем наслаждаться?
А может ли столь сильный жар начаться,
Дабы зажечь сплетённую листву,
Сгубив лучами девичью траву?»
Где в этом мире место есть для боли? 200
Любовь коснулась пальцем на приволье
Её счастливых губ; страданья ток –
Лишь на её лице, ни уст, ни щёк
Не тронул бледных; в ней родилась жажда
Любви – вот так стремится путник каждый 205
Испить воды. Лежала с ним она,
Просила что-то сделать, смущена,
Спой то, скажи мне это; то рыдала,
А то смеялась. Будто бы стирала
Все старые заметки старых дел, 210
Она вскочила, лик её краснел
Из-за боязни ложных обвинений.
Сказала: «Наказать в пылу сомнений
Хотят простую девушку, и пусть
Я не умна, но всё же не стыжусь, 215
Что я живу мечтами в большей мере
С невинным сердцем и в смиренной вере.
Ты не гневись, скажу тебе сейчас.
Как во второй мы целовались раз
Вот в этом месте, день был светлый, ясный, 220
И не был грустен листьев тент прекрасный,
Что ливень тряс, иль засуха пожгла;
Когда твои лобзанья я ждала,
Из уст твоих узрела напрямую
Ползущую штуковину живую, 225
Вся в слизи, как проказа – чешуя,
Иль шкура чёрта, пламени струя
На ней от жара мерзостного ада;
Речь краткая, и мне покой – награда,
Убит и съеден ты той штукой был. 230
Проснулась я, и новый день искрил
На веках у меня, восток усталый
От сей чумной жары был словно шалый,
Вздыхал от страха трепетный рассвет,
Оставив между жизнью, смертью след, 235
Пока не вспыхнул солнца круг кровавый».
Она без сил, налево и направо
Всё смотрит, нет ли рожек и копыт,
Что ад в мученьях вечности родит,
Нам скрытно угрожая; он, в незнанье, 240
Чтоб сладко смаковать её страданье
И боли её нежный слабый шквал,
Смеялся. Ну, какой б влюблённый стал
Слезами дев питаться полновластно,
Болезненной улыбкой ежечасно, 245
Несчастным видом нежного лица?
Да и откуда боль здесь без конца,
Коль сорванный листок всё ароматен?
А у мужчин, чтоб взор их был приятен,
Глаза какого цвета быть должны? 250
Какие чувства, яростью полны,
Не сохранят вкус неги? Настроенье,
Испорченное слабостью движенья,
Иль голодом уже не так гнетёт,
Коль жажду уст поддержит прошлый мёд. 255
И потому он, радостно вдыхая
Её власы, как будто бы лобзая
Ей бледные виски, сказал опять:
«Сон – смерти раб, и может потерять,
Служа ей, своей жизни половину, 260
Он в грёзах видит смертную кручину,
Где тень и трепет мерзостных вещей;
Пустые лица, бледность век, бровей,
Рты без лобзаний; зрел и я фатальный
Сон мрачный, что сокрыл твой взор печальный. 265
Сей сон пришёл ко мне на третью ночь;
Я в середине сна был знать не прочь
О сладостях; ведь мне они награда,
Но сон не сохранила та услада.
Сначала слышал специй аромат, 270
Что Бог растит, корицу и мускат,
Где амбры континент в сирийском море;
И запах, как у розы на изморе,
Испорченной болезненным огнём,
Что нежный лист сжигает за листом 275
И сердце её жаром утомляет –
Всё ради дамы, что благоухает.
Я под ногами холод ощутил
Цветенья; пульса бьющегося пыл,
Как будто сердце лютни заиграло 280
Без музыкантов, в страхе и устало.
Соль, сладость: как в крови всего полно,
Пшеницу наполняет так зерно;
Тогда я встал с кровати обнажённый,
В подсчёт тех ощущений погружённый 285
В приятный час, и каждый тела член
Вкушал усладу – остроту пламен,
Я в плоти, в венах ощущал волненье –
При первом гребешка прикосновенье
Так локоны трепещут до корней; 290
И меж желаньем и мечтой моей
Мой дух был недвижим – пусть длится вечно.
Ребёнок, что берёт из сот беспечно
Мёд пальцами, забывши о пчеле,
Без страха улей ворошит в дупле, 300
Увидев блеск осы, а я в боязни –
Для плоти ласка пальцев хуже казни.
Молился я; секрет раскрыть берусь,
Что обостряет страха сладкий вкус,
Как пряное вино; лица румянец 305
Иметь хотел бы и фигуры глянец,
Как те, на небесах, где главный Сад,
Цвет винограда – белый их наряд,
А усики им вяжут, затемняют
Глаза и ноги, если кто цепляет 310
Их волосы, не улетают прочь.
То зреть, не умерев, я всё ж не прочь.
Молясь в надежде, встал я на колени,
Молитвой полн, почувствовал волненье

В немой ночи – сквозь тяжкий пылкий мрак 315
Увидел в спальне мой суровый зрак
Зелёный берег; собрались девицы,
Чтоб искупаться: вот одна резвится
В волне, что раздражённою струёй
Вокруг неё – как пламя; локон свой 320
Другая окунает в вихрь искрящий,
Смыть пыль с него; ещё одна манящий
Склонила пышный стан, держа в руке
Лодыжку, и плескалась так в реке,
Что вспухшая вода кольцом взлетела, 325
Прекрасное окатывая тело,
Качавшееся лилией, поток
По бёдрам её струйками потёк,
Как будто бы подводное теченье
Несло цветы морские; но в мгновенье 330
Она схватила ветвь, чтоб с головой
Не погрузиться в реку; так впервой
Вся комната моя преобразилась.
Тепло и мило, зелень вся светилась,
Никто не знал, стена здесь иль листва, 335
И не зелёный полог, а трава.
И золотые блюда были рядом
С чудесным мёдом, зрелым виноградом,
И плеск воды прохладной, как в стихах:
И запах дрока, липы в ветерках. 340
И сладкий жар дарует лето наше
Холмам округлым, что стоят как чаши.
Тяжёлая походка женских ног
Взорвала вены – жар приятный смог
Мне веки нагрузить свинцом мгновенно, 345
И я подумал: мудро, несомненно,
Её не видеть; может, пять минут;
Худая роза – дважды роза тут,
Коль взглянет на неё, поёт припевы
Ей ветер; согрешила ль эта дева – 350
Быть может? Словно мальчик с кожурой
Играл я с негой, и её настрой
Запал мне в душу. А когда явилась
Она, копной волос ко мне склонилась,
Я руки ощутил её, уста, 355
Что мне лицо лобзали – все места,
И здесь, и там, губ уголки и щёки,
Глаза и локоны, и лоб высокий.
Но я молчал; её пылавший лик
Тесней ко мне с лобзаньями приник, 360
Меня ужалил рот её змеиный,
Но слабо, нежно, словно зуб единый
Цеплял ногою птичьей, алый вид
Той раны о тебе лишь говорит
Под левой грудью; а её терзанье 365
Жгло как чеснок, проснулся от желанья
Я сразу, и не понял, что за сон;
Бог ныне знает, если в том резон».
Она ладонь на губы положила –
Унять их дрожь; так вот вода скользила 370
По носу судна острого, шумя,
Кудахча в горловине и гремя
О край резной, вот так с какой-то дрожью
Её слова звучали, полны ложью,
Печальная и сбивчивая речь; 375
Он в жалости улыбку смог пресечь,
Узрев, как страх в ней появился дикий
От звуков лета: гомон птиц и крики
В листве горячей яблонь, на ветвях
У ясеня дыханье дня, в лесах 380
Шумы полудня, чья взрывная сила
Цветов головки сжала и склонила
Их красные уста, у розы вмиг
Заныло сердце; на востоке лик
Свой в тень цветы убрали, но жарою 385
Их запад заставлял дышать порою,
Как будто с лихорадкою они.
Её чело скривилось, словно дни
Болезни наступили, повернулась
Она ко мне, сказала, чуть запнулась, 390
Дрожащий, слабый голос: «Милый друг,
Коль сей конец нас одолеет вдруг,
Давай любить», лобзания даруя.
Как горных вод несущиеся струи,
Чей звук впервые слышен средь полей, 395
Иль как поток крутящихся камней
В пушистой пене тёмного теченья,
Летящих в страшной ярости вращенья,
Так, слёзы его видела она,
Смерть на лице, где жизнь цвести должна, 400
Стон слышала последний, столь несчастный;
И рот его горел, немой и страстный,
От пылких уст её: вот так без слов
Они лежали, в глубине зрачков,
Друг друга зрели, тесно обнимаясь. 405
Но вдруг он тихо выкрикнул, сжимаясь:
«О, милая, приходит смерть ко мне!» –
С его лица румянец в тишине
Исчез, не бьётся кровь, окаменело
Его, от непреклонной смерти, тело, 410
Без стона, как-то сразу умер он.
Её пронзила боль, как сильный звон,
Уста открылись, загорелись очи,
Не в сердце боль - терзает тело очень,
За чистоту её жестоких мук. 415
В конце концов, кровь откатилась вдруг
С лица, и появилось осознанье
Момента, и простое состраданье;
Глаза сияли, только вздох – тяжёл,
Как будто умиравший жизнь обрёл. 420
В дрожанье прядей жизнь в ней проявлялась.
Пока она похоронить решалась
Там мертвеца, чтоб с ним вся страстность грёз
Во тьме лежала под корнями роз,
Где мягкая земля у яблонь пышных 425
Среди дневной жары и птиц чуть слышных –
Никто их не разделит никогда.
Служанке посему она тогда
Помочь велела в этом сложном деле.
В её глазах слезинки заблестели, 430
Стекли бесшумно, сердцу – вновь легко,
Ослабла боль, как будто далеко
Ушла, не так терзают ощущенья.
Здесь чудо – место для захороненья,
Под ветвями, но похоронных слёз 435
Не пролили, бросали только роз
Последних лепесточки на могилу,
И свежую траву, и что подгнила,
И связанный из бархатцев венок,
Подсолнуха очищенный цветок. 440
Потом она в свой дом ушла безмолвно;
Прошло два дня, на третий, что виновна,
Отцу сказала, место указав.
Но горе её сердца увидав,
Он дал согласье: пусть же в этом мире 445
Дочь терпит боль, пока в благом эфире
Её душа свой не закончит путь.
Так, в святости она, прожив чуть-чуть,
Скончалась с чистым сердцем в истощенье.
Но чтоб отдать такой любви почтенье – 450
Над склепом её выбьем мы слова:
Здесь та, ради кого Любовь – мертва»

Примечания:

Баллада Суинбёрна сочинена на сюжет из «Декамерона»
Джованни Боккаччо. День четвёртый, новелла шестая.
Вот что пишет Боккаччо в заставке: «Андреола любит Габриотто;
она рассказывает ему виденный ею сон, он ей - другой и
внезапно умирает в ее объятиях. Когда она со своей
служанкой несет его к его дому, стража забирает их,
и Андреола показывает, как было дело. Подеста хочет
учинить ей насилие, она противится тому; слышит о том
ее отец и освобождает ее, как невинную, но она, не желая
более жить в миру, идет в монахини». Однако Суинбёрн несколько
изменил сюжет, сделав упор на чувствах двух главных героев.