На запад стремился роскошный закат;
Я встал на холме, у вершины,
Восторг, что предшествует дрёме, стократ
Звенел сквозь леса и долины.
Должны ль мы покинуть столь благостный дом?
Сказал я, страдая душою,
И скорбно к темнице пошёл я потом,
Где каторжник был за стеною.
Ворота в тени от массивнейших стен, -
Тюрьмы ощутил я дыханье:
Сквозь прутья я вижу вблизи, как согбен
В ней страждет изгой состраданья.
Глава на плече, чёрных прядей узлы,
Глубок его вздох и взволнован,
В унынье он видит свои кандалы, -
В них будет всю жизнь он закован.
Не мог я без горя смотреть на него,
Покрытого грязью, щетиной;
Но мыслью проникнул я к сердцу его,
Создав там ужасней картины.
Ослабший костяк, соков жизни в нём нет,
О прошлом забыл он в надежде;
Но грех, что его угнетал много лет,
Чернит его взгляд, как и прежде.
Лишь с тайных советов, с кровавых полей,
Король возвратится в покои,
Лесть разума славит его поскорей,
Чтоб спал он безгрешно в покое.
Ведь если несчастья забылись навек,
И совесть живёт без мученья,
Средь грохота должен тот спать человек;
В болезни и без утешенья.
Когда его ночью оковы теснят,
Чей вес не выносится боле,
Бедняга забыться дремотою рад,
На нарах вертясь поневоле.
А взвоет мастифф на цепи у ворот, -
В холодном поту он проснётся,
И боль его тысячью игл обожжёт,
И сердце от ужаса бьётся.
Глаза он запавшие поднял чуть-чуть,
С трепещущей влагою взгляда;
Казалось, чтоб скорбную тишь всколыхнуть
Спросил он: «Тебе что здесь надо?».
«Страдалец! Стоит здесь не праздный бахвал,
Чтоб сравнивать жребии наши в гордыне,
А тот, кто добро воспринять пожелал,
Придя, чтобы скорбь разделить твою ныне.
Хоть жалость к тебе и не так велика,
Хоть портит тебя твоё грубое слово,
Была б у меня столь могуча рука,
На почве другой ты цвести смог бы снова».
